ОТЕЦ
АЛЕКСЕЙ
Биографический очерк об отце Алексее Зерчанинове
Алексей
Евграфович Зерчанинов родился 9 марта 1848
года в селе Большое
Мурашкино Нижегородской губернии, в семье
православного священника. О его детстве и
юности мы знаем не очень много. Как и
большинство детей священников в то время он
пошел по стопам своего отца, от которого он
и унаследовал
основные черты
характера, которые отразились на всей
его будущей жизни.
Его детство полностью прошло в
церкви, без которой он не
мыслил своего существования.
Он с детства впитывал
в себя традиции Православной
Церкви, и не оставался
равнодушен к расколам
и ересям,
колебавшим Церковь.
В
отличие от детей городского духовенства
того времени, Алексей был очень религиозен
и искренне верил в
учение Православной Церкви.
Епископ Филарет II (Малишевский)
15 октября 1871 епископом Нижегородским и Арзамасским Филаретом II (Малишевским) Алексей был рукоположен в сан священника. В 1871 о. Алексий становится настоятелем прихода в с. Борисово и благочинным церквей Арзамасского уезда. В это же время он становится законоучителем в шести училищах, из которых одно было создано на его собственные средства, а также законоучителем в церковно-приходских школах. В это время в Нижегородской губернии активизировалось движение старообрядцев.
Съезд старообрядцев в Нижнем Новгороде во главе с Бугровым.
Отец Алексей, будучи истинно-верующим человеком, ревностно относился к единству Церкви. Он активно выступал против раскольников-старообрядцев, и эта миссионерская деятельность побуждала его тщательно исследовать учение Православной Церкви: Творения Отцов Церкви, история Вселенских Соборов и другие труды, преимущественно историков и богословов Православной Церкви, заставили его усомниться в истинности официального православия. Вскоре он, без чьего-либо влияния, собственными усилиями пришел к твердому убеждению в истинности Католической Церкви.
старообрядцы Нижегородской губернии конца XIX в.
Отец алексей был человеком искренним и открытым, он не мог долго держать свои убеждения при себе, и 9 января 1896 тайно принят в сане священника в Католическую Церковь о. Михаилом Фульманом, служившим тогда в Нижнем Новгороде для поляков-католиков Был составлен акт о воссоединении о. Алексея , пересланный впоследствии митрополиту Симону Козловскому в Петербург. Но митрополит не мог принять о. Алексея в свою юрисдикцию, поэтому о. Алексей остался со своими католическими убеждениями благочинным прихода в с. Борисово. В то время переход в католичество влек за собой уголовное преследование, однако своих убеждений он не скрывал и всюду проповедовал их. Естественно, что такое положение не могло длиться долго.
Католическая
церковь в Нижнем Новгороде XIX в. (ныне
разрушена)
3
июля 1898 в его
доме был произведен обыск, при этом
уничтожили библиотеку, а все католические
журналы и книги конфисковали. С 1898 отец
Алексей находился в Суздальской тюрьме для
религиозных преступников при Спасо-Евфимиевском
монастыре. В начале 1900
русская католичка, родственница П.А.
Столыпина - Наталья Сергеевна Ушакова
просила императрицу Марию Федоровну
заступиться за отца Алексия. 21 февраля 1901
благодаря ходатайству императрицы, он
был освобожден, но с условием проживания
безвыездно на хуторе, который он приобрел
незадолго до своего ареста. Жена его должна
была оставаться в с. Борисово, как «вдова
священника». В своем хозяйстве о. Алексей
должен был работать сам, с этого жил, для
богослужений устроил у себя часовню. К нему
присоединился старший сын Юлий, так
же священник, которого о. Алексей
присоединил к Католической Церкви,
остальные члены семьи остались в
синодальной церкви . На хуторе о. Алексей
начал писать книги. Первое свое
произведение « Царство Божие в мире»
он написал еще во время заключения, при
этом пользовался гусиным пером,
самодельными чернилами и любым листом
бумаги, который попадал ему в руки.
Спасо-Евфимиев монастырь в Суздале
Другое большое сочинение о. Алексия « Непокладные люди» издано в 1904 году в Кракове под псевдонимом А. Н. Звездина. По словам автора, в нем "почти фотографически изображена жизнь православного русского духовенства и до чего его доводит светская власть". Рукопись книги была вывезена из России польским иезуитом о. Генрихом Подынковским. В 1905 после ходатайства Н. С. Ушаковой, смог выехать в с. Белоостров, а после 17 октября 1905 поселился в Петербурге.
В 1907 о. Алексей побывал в Риме. Цель его приезда заключалась главным образом в том, чтобы исходатайствовать у Папы разрешение для русских католиков оставаться в своем обряде. О. Алексей удостоился аудиенции у св. Отца, во время которой Папа св. Пий X высказал вполне ясно, что Ecclesia sine magna difficultate nunquam permittet переходить из восточного обряда в латинский (т. е. что этот переход будет сопряжен с большими затруднениями). На прощание Папа подарил о. Алексею две медали со своим изображением и преподал ему благословение. О. Алексий остался в восторге от приема. Его глубоко тронула и поразила доброта и даже добродушие, с каким его принял Наместник Христа, до того это было непохоже на знакомое ему отношение русских архиереев к православному клиру.
святой папа Пий Х
В Риме он так же встретился с будущим экзархом Леонидом Федоровым, с которым он обсуждал будущее Русской Церкви. Во время пребывания о. Алексия в Риме, Федоров постарался так же выяснить как можно лучше положение русских католиков. Стоит отметить еще один немаловажный факт характеризующий отца Алексея как личность. Так как в книге о. Алексея «Царство Божие в мире» было много ошибок, то Леонид Фёдоров воспользовался случаем указать ему на сделанные промахи. При этом он ожидал, что о. Алексей станет защищать свои мнения. Однако вышло наоборот: он сам признал, что допустил в своем произведении немало ошибок и неточностей, и сказал, что будет рад, если ему на них укажут. В общем, собеседование с о. Алексеем показало Федорову, что в отношении к восточному обряду они сходятся в существенном. «Именно эта-то книга в связи с польскими возражениями и создала ему репутацию латынника», - пишет Федоров по этому поводу митрополиту Андрею.
Наталья Сергеевна Ушакова
В том же году отец Алексей съездил в Лурд и во Львов, где познакомился с митрополитом Андреем Шептицким, а также посетил иезуитов в Закопане. 29 июня 1907 митрополит Андрей Шептицкий на основании полномочий, данных ему папой Пием Х, назначил его своим заместителем в номинально существующей Каменецкой епархии как главу русских католиков в Российской империи.
В грамоте о
назначении говорилось:
«Божией милостью и благословением Святого
Апостольского Престола, смиренный Андрей,
Митрополит Галицкий, Архиепископ Львовский,
Епископ Каменецкий. Всечестнейшему иерею о.
Алексию Евграфовичу Зерчанинову мир в
Господе и наше архиерейское благословенние.
Когда Провидение Божие устроило так, что
число верных в пределах Российской Империи
греко-католиков умножается в настоящее
время с каждым днем, между тем как нам,
находящимся вне границ Империи, нет
возможности управлять самолично нашею
Каменецкой епархией, находящейся под
державою Его Величества Императора Николая
II, то рассудили мы усмотреть мужа Божия и
ревнителя святой веры, чтобы ему, как нашему
главному наместнику, могли бы мы вверить
управление греко-католическими
священиками и верными, находящимися в
пределах Империи и нашей Каменецкой
епархии. Зная же о Вашей ревности о
соединении с Апостольским Престолом Божиих
Церквей, о твердости в святой вере, о
мужестве и благоразумии, мы избрали Вас на
сей весьма важный пост, уповая на Бога, что
Вы пожелаете всецело предаться святому
делу, которому Вы посвятили уже всю свою
жизнь. Посему во славу Единого Бога во
Святой Троице и для пользы вверенных нам
овец словесного стада Христова, мы нарекаем
и назначаем Вас нашим главным наместником,
поручая Вам пастырство душ в нашей
Каменецкой епархии.
Но кроме Каменецкой епархии в пределах Российской Империи находятся еще другие наши греко-католические епархии, для управления которыми по древним обычаям нашей Русской Греко-католической Церкви, в случае, когда не имеется надлежащего и в силу канонов избранного или нареченного и подтвержденного через Апостольский Престол пастыря, мы, как Русский Митрополит, обязаны изыскивать способы. Все эти Богоспасаемые епархии не имеют пастыря. Положение же Российской Империи в настоящее время таково, что Святейший Отец, желая для ее блага (как говорил мне это Он Сам на аудиенции несколько раз) так устроить дела церковной иерархии, чтобы удовлетворить нужды греко-католических верных, в этом отношении ничего не мог сделать. Равным образом и епископы католические латинского обряда по своему положению не в состоянии заведывать делами Греко-католической Церкви в России. Вследствие сего, Мы, как единственный русский греко-католический Митрополит, как епископ Каменецкий и как единственный начальник, занимающий греко-католическую епископскую кафедру на территории, находящейся в пределах Империи, по долгом размышлении перед Богом и нашей совестью, решились принять заведывание всеми вышеупомянутыми епископскими кафедрами. Когда же на аудиенции у Святого Отца мы представили Ему и наше мнение, Святой Отец устно соизволил одобрить сие наше мнение и утвердить. А так как это дело чрезвычайной важности, то в удостоверение сего факта мы подтверждаем его нашим архиерейским словом. Посему, как администратор праздных епископий, мы поручаем Вам, нашему главному Каменецкому наместнику, заведывать всеми духовными делами этих епархий, посещать все собрания верующих, наблюдать за деятельностью всех наших священников и заведывать всем, что необходимо для блага святой католической веры. В удостоверение же всего этого мы выдаем сию грамоту за нашей подписью с приложением нашей печати. Дана в Львове при храме св. великомученика Георгия в праздник Верховных Апостолов Петра и Павла 29 июня 1907 года. Смиренный Митрополит Галицкий Андрей».
В июле 1907 г.
о. Алексий Зерчанинов покинул
гостеприимный Львов и через Житомир-
Смоленск направился в Петербург. На русской
границе у него отняли большую французскую
книгу, подарок кармелиток, и потребовали 75
копеек за пересылку книги в цензуру. Но это
было только началом его дорожных
приключений. «У самого Бердичева, - пишет он
митрополиту Андрею, - шесть мошенников
завели меня под предлогом душеспасительной
беседы в уединенное место и вынудили отдать
все деньги, так что по приезде в Житомир
оставалось всего несколько копеек для
отдачи извозчику и покупки чаю».В Житомире
о. Алексей должен был исполнить первое
поручение митрополита Андрея - вручить его
письмо епископу Антонию (Храповицкому). О.
Алексий не застал его в городе: епископ
оказался где-то в отъезде. Не дожидаясь его
возвращения, о. Алексий отдал письмо « в
надежные руки». Повидимому он был этому рад,
так как ему сказали, что личная передача
письма могла бы быть даже рискованной: «подобных
ему епископ Антоний предает суду, который
без рассуждения отправляет в тюрьму». В
Смоленске о. Алексий присутствовал на
литургии, которую служил тамошний епископ
Петр. После обедни он отправился в
архиерейский дом и передал письмо
митрополита Андрея ему через швейцара.
Прождав час, о. Алексей был принят епископом,
который велел ему поблагодарить
митрополита за письмо и выраженное
внимание и передать об «его сильном
сочувствии нашей идее». Кроме того епископ
Петр попросил выписать для него «Osservatore Romano»
(ежедневную церковно - политическую газету,
орган Ватикана). Таким образом и второе
поручение было тоже благополучно исполнено.
В Смоленске о. Алексий услышал
неблагоприятные отзывы об епископе Антонии:
«его черносотенные листки не пользуются
хорошим авторитетом». – «Значит, -заключил
о. Алексий, - это не нашего поля ягода». Об
епископе Петре, напротив, он отозвался как
об «образованном и любознательном человеке»,
заявившем себя «католиком по убеждению». О.
Алексей посоветовал митрополиту Андрею
уговорить его приехать во Львов «посмотреть
на все поближе».Август и сентябрь о. Алексий
прожил в Белоострове на даче Н. С. Ушаковой и
в начале октября переехал в Петербург
согласно указанию митрополита Андрея.
Здесь он поспешил исполнить его третье и
последнее поручение, добился свидания со
старообрядческим епископом Иннокентием и
вручил ему письмо владыки Андрея. По поводу
этого посещения о. Алексий сообщил, что «
письму Вашему он был рад и с удовольствием
слушал мою беседу о разных вещах. Просил
являться и на будущее время» . Однако,
вскоре после этого о. Алексей установил, что
епископ Иннокентий «ведет себя очень
странно» и «в издаваемом им органе печати
пришлось прочитать мало утешительного по
этому вопросу». – «Зато, - говорит он дальше,
возвращаясь к своим смоленским
впечатлениям, - многого я ожидаю от епископа
Петра».Свое личное отношение к
иерархическому начальнику о. Алексей
резюмировал тогда восторженным отзывом о
митрополите Андрее: «Видеть его, быть
несколько времени под его крылом и не
любить его - это было бы вопиющим
преступлением. Это радость наша, а не
человек»!
блаженный
экзарх Леонид (Федоров)
В октябре 1907 о. Алексий вернулся в Санкт Петербург. По приезде в Петербург, о. Алексий поселился на Петербургской стороне, на Полозовой улице № 12, в доме, принадлежавшем католичке латинского обряда, сестре милосердия Варваре Антоновне Тимофеевой. Она приняла его радушно и дала комнату в нижнем этаже, с окном, выходившим на улицу. О. Алексей думал было, что ему удастся устроить здесь домовую церковь и общину сестер милосердия во имя Св. Духа. Основываясь на манифесте 1905 г., он подал прошение об утверждении общины и о разрешении открыть при ней церковь. Ответ он почему-то надеялся получить к Рождеству. Однако, время шло, прошло Рождество, а разрешения все еще не было. В ожидании ответа, о. Алексей служил каждый день литургию в своей крошечной комнате, на маленьком столе, перед Распятием, с двумя пятикопеечными свечками. Чтобы не привлекать внимания прохожих, окно в его комнате затягивалось плотной занавеской; служба совершалась совсем тихо. На литургии присутствовали только две сестры милосердия и один-два человека из посторонних, да и то было тесно. Несмотря на меры предосторожности, серьезно побаивались, как бы не явилась неожиданно полиция. Учитывая эту возможность, сестра Варвара переселила о. Алексея на третий этаж, где она жила с сестрами. Новое помещение было просторнее и к нему еще примыкала передняя. Комната имела два окна; здесь стоял латинский престол, принадлежавший сестре Варваре, и над ним висел образ Сошествия Св. Духа. Проскомидийным столом (жертвенником) служил комод, в ящиках которого находилась ризница. Церковные принадлежности пожертвовал один француз-мирянин Пари, большой друг русских и приверженец восточного обряда, Тут же в комнате была поставлена фисгармония; стоял в ней и письменный стол о. Алексея (спал он в другой комнате). В итоге, «восточного» не было ничего, даже в мелочах. Престол был украшен цветами и статуэтками. О. Алексей имел обыкновение служить в латинском облачении и только в праздничные и воскресные дни надевал фелонь, но на кружевной латинский подризник. Приобщал он хостиями. Перенял он и ряд других латинских обычаев: звонки, фисгармонию, заменявшую у него орган. Вместо вечерни и всенощной, в 6 часов вечера, он совершал «набоженства» - «Salus» и Розарий. Служил он при этом с таким усердием, что русским делалось даже досадно; говорили: «если бы он так же служил и обедни!» На замечания, которые ему стали делать, о. Алексей отвечал неизменно:- Дайте мне стать на ноги, тогда я все переверну по иному! Но именно этого власти не хотели позволить.
В
целом же о. Алексий произвел благоприятное
впечатление на русских католиков, начиная с
Н. С. Ушаковой, искренне его полюбившей. К
тому же он обладал еще и ореолом
мученичества, которое претерпел, как
католический исповедник. Последнее было
тоже заложено в натуре о. Алексия. Познав
истину, проникшись убеждением в ее
непреложности, он не знал ни сомнений ни
колебаний. Совратить его с пути нельзя было
ничем. Когда, после указа о веротерпимости,
нижегородская консистория, через третьих
лиц, стала зазывать о. Алексея обратно в
Синодальную церковь, соблазняя лучшим
местом в епархии, и через полицию
возвратила ему священнические документы,
заменив ими имевшуюся у него бумагу о
лишении сана, о. Алексей на это никак не
реагировал. На него не подействовала и
прямая угроза Нижегородского епископа
Назария «вытащить о. Алексея из Петербурга».
Правда, предупрежденный своевременно о
грозившей ему опасности, о. Алексей принял
меры предосторожности и некоторое время
даже скрывался. Упорный до упрямства,
терпеливый до стоического равнодушия к
ударам судьбы, неприхотливый, с детства
привыкший жить бедно, наделенный от природы
огромной выдержкой, о. Алексей оставался
всегда верен тому, что крепко вошло в его
сердце. Таким он был в тюрьмах и ссылках в
царской России, таким же остался в тюрьмах и
ссылках в советской России. Сломить его не
удалось никому. Крайне осмотрительный и
осторожный, «обстрелянный воробей», как он
себя называл, о. Алексей говорил, что у него
«в решительности и смелости не было никогда
недостатка». Благообразная наружность,
длинная седая борода, величественная
осанка, низкий голос, все это могло только
внушать уважение его прихожанам, особенно
простым людям, которых он привлекал своей
сердечностью и доступностью. о. Алексей был
очень добрым, при всей своей бедности
помогал нуждавшимся («чем иногда
злоупотребляли»), был очень приветлив и «молитвенно
- благочестив». Л. Д. Федорова (мать будущего
экзарха) написала однажды митрополиту
Андрею: «Несмотря ни на что, я все-таки
дорожу о. Алексеем. Его почтенная
наружность придает нашей церкви солидность,
народ любит стареньких священников, и его
уважают за седые волосы и старческий голос».
У о. Алексея было одно особенно
привлекательное свойство, которое осталось
почему-то мало отмеченным - его душевная
чистота. Гораздо больше бросалась в глаза
окружающим физическая нечистоплотность и
неаккуратность о. Алексея. Сам же он, по
видимому, мало замечая это, хорошо знал свою
внутреннюю чистоту, ценил ее и воздавал за
нее должную благодарность своему отцу, так
хорошо его воспитавшему. Правда, иной раз он
писал об этом на своем образном языке в
таких выражениях, что лучше их не
цитировать. Тем не менее, внутренняя
чистота о. Алексея, несмотря на многие
странности характера, привлекала к нему
сердца; люди охотно и легко шли к нему
исповедоваться. Немало латинян, а среди них
и священников, имели своим духовником о.
Алексея.
21
мая 1908 во время
второй поездки в Рим от имени Папы Римского
о. Алексей назначен главой миссии для
русских католиков.
10
сентября 1908 года к
Католической Церкви
присоединился молодой человек-
старообрядческий священник
– Евстафий Суслаев.
Он сразу попадает под
подозрение о. Алексея «стрелянного воробья»,
как шпион. Эти подозрения
в дальнейшем подтвердятся.
Евстафий Суслаев был
принят в сущем сане. О. Алексей предложил
ему отправиться на его хутор, где он мог бы
священствовать , но митрополит Андрей
сказал ему ехать в Петербург и там
оставаться. О. Евстафий показал себя очень
строгим в соблюдении обряда, и было ясно,
что на латинизацию он не поддастся;
казалось даже, что после воссоединения его
строгость к обряду только усилилась. «Тип
это был чисто русский, - пишет о нем Федорова,
- убежденный восточник, хотя и
необразованный, но что у него раз засело в
уме, того не выбьешь ничем. Показал он себя
энергичным; человек молодой, он смело
смотрел на жизнь; с такими людьми трудно
бороться».»Образование его было, вообще,
какое дают старообрядцы: умей хорошо читать
« четьи-минеи >, да и писать с грехом
пополам, вот и все, и священник считается
готовым совершать богослужение. Одно в нем
несимпатично: он не желает учиться, но
современем, может быть, сама жизнь
встряхнет эту русскую лень. Много в этом
виноват и о. Алексей; он успокаивает его, что
и неуч может быть попом. Однако, нам нужен не
«поп», а «священник». Л. Д. Федорова
порекомендовала о. Евстафия Ушаковой, та
прослушала его служение, он ей понравился, и
она приняла его тоже под свое
покровительство. О. Алексей, вернувшись, не
возразил ничего против того, чтобы о.
Евстафий остался вторым священником в
Петербурге. Понемногу он освоился в новой
среде. Не раз ему приходилось слышать
сетования русских католиков, что дело с
открытием церкви не подвигается вперед.
Однажды, когда об этом заговорили в
присутствии Н. С. Ушаковой, о. Евстафий
вмешался в разговор:- Вам не позволяют
открыть церковь, а мне, как старообрядцу, не
принадлежащему к синоду, позволят; мне надо
будет только заявить. Ушакова удивилась:- Да
верно ли это?- Верно, старообрядцам
позволили теперь и строить и открывать
запертые храмы; по вере я теперь хотя и
католик, но по-граждански - старообрядец, и
мне не могут запретить в моем отечестве
иметь церковь. Я не был православным, и
закон, запрещающий восточный обряд в России,
меня не касается; я католик, но остался в
своем обряде, какой у меня был. Ушакова
согласилась :- Что же, надо попытать
счастье, но где же нам найти помещение?
Сестра Варвара нашла выход из затруднения :-
У нас есть мансарда, хотя небольшая и
невысокая, а для церкви, говорят, годится; не
угодно ли посмотреть? Все отправились
осматривать помещение и нашли его
подходящим. Это была квартира, состоявшая
из трех маленьких комнат: одна из них
служила бы о. Алексею спальной и приемной; в
двух других, если сломать перегородку,
можно было устроить церковь. Ушакова
справилась о цене; сестра Варвара спросила
недорого - 23 рубля в месяц без дров. Сев за
стол, Наталия Сергеевна попросила о.
Евстафия начертить план алтаря и
иконостаса.
Тот
изобразил иконостас по старообрядческому
образцу, глухой до потолка, с невысокими
царскими вратами, так, что во время службы
видно голову священника у престола. О.
Алексей слушал молча и ни во что не
вмешивался. На вопрос Ушаковой, одобряет ли
он этот план, о. Алексей ответил:- Что же
делайте, как знаете. Но все же его план был
другим. Он посоветовал сделать походный
иконостас, вроде ширм, чтобы можно было их
снимать и ставить, когда угодно. Но Ушакова
не согласилась, и был принят план о.
Евстафия. Оставалось еще решить
практический вопрос, как устроить все
подешевле. О. Евстафий предложил сделать
иконостас из деревянных рамок, обшитых
шерстяной материей, а квартиру оклеить
новыми обоями. Вместо обычного престола -
поставить простой деревянный стол, какой
можно купить на рынке за три рубля. У Л. Д.
Федоровой нашлись и готовые <местные>
образа (Спасителя и Божией Матери, справа и
слева от царских врат), написанные на бумаге
пастелью, как этюды для картин масляной
краской. Оба были одинакового размера,
поясные, в натуральную величину. Любовь
Дмитриевна проработала над ними до
глубокой ночи в Великий Четверг, подправила
и украсила золотой обклейкой, чтобы
заменить рамы, на которые не хватало денег.
Взглянув на образа, о. Алексей пришел в
восторг :- Да это художественные
вещи... Это вроде Васнецовских образов...Хоругви
дали отцы-ассумпционисты. Все работали, не
покладая рук, и оставались при твердом
решении - устраивать церковь и совершать в
ней церковные службы, не взирая ни на что, не
заявляя полиции и не испрашивая разрешения.
Вспоминая впоследствии эти дни, Л. Д.
Федорова занесла следующие строки на
страницы своего дневника: «В настоящее
время мы с недоумением смотрим на этот
отчаянный шаг: как мы на это решились? Но
тогда подобные мысли не приходили в голову,
все казалось так просто и естественно, так
велико было желание иметь свою церковь, что
об ней одной мы только и думали; вся наша
осторожность, страх доносов, полиции, куда-то
исчезли, одна мысль встретить
приближающийся праздник Воскресения
Христова в новой церкви жила в нас и давала
нам бодрость и уверенность в ее
осуществлении. Глубже всматриваясь в это
явление, ясно сознаешь волю Божию. Он и
повелевал нашим умом и давал нам бодрость
духа, потому-то мы ничего и никого не
боялись».25 марта, в Великую Среду, на
Полозову приехала Ушакова, дала 100 рублей на
расходы и просила поторопиться с
устройством церкви, чтобы закончить все к
Светлому Воскресению. В мансарде было
немало всякого хлама; надо было начинать с
того, чтобы все это убрать. Работа,
действительно, закипела. Когда Л. Д.
Федорова пришла сюда в Великую Пятницу,
прошла через чистую светлую переднюю в одно
окно и из нее открыла дверь направо, то
увидела перед собой настоящую церковь. Она
вошла в нее и осмотрелась. На всем была
печать бедности, но ни в чем не было
недостатка. Иконостас был аккуратно обит
желтоватой материей, над царскими вратами -
бумажный образ Тайной Вечери, справа и
слева - местные образа в ее бумажных
обклейках... На покупку! рам не хватило денег!
Хоругви были хорошие, настоящие... В алтаре
стоял престол, украшенный красивой пеленой,
кем-то принесенной; жертвенник заменял
комод, тоже покрытый пеленою; ризница
помещалась в ящиках. На престоле стояли два
подсвечника, лежали крест и Евангелие;
паникадило заменяли небольшие лампочки на
стене. Но нам вся эта обстановка казалась
великолепной, - записала тогда Федорова
свое впечатление.
В
Великую Субботу до 10 часов вечера посреди
церкви все еще стоял столик со свечами, за
которым сидела Ушакова и торопливо
дошивала воздух и покровцы. С ней работали
сестра Варвара и еще некоторые католички. В
10 часов, к приходу о. Алексея и о.
Евстафия все было кончено и прибрано. Они
освятили церковь и окропили св. водой.
Плащаницы не было, ее заменял антиминс.
Началась полунощница, а за нею заутреня.
Пели о. Алексей, Любовь Дмитриевна и многие
из публики. О службе не было специального
извещения, но набралась полная церковь;
многие принесли с собой пасхи. Крестный ход
пришлось, конечно, ограничить передней.
Федорова записала в дневнике впечатление,
произведенное, вероятно, не на нее одну этой
Пасхальной службой:<Свет множества свечей,
аромат фимиама, пение радостных молитв
верующими людьми, так щедро обогатили эту
убогую маленькую церковь, что все
великолепие храмов столицы казалось уже
ненужным и лишним. Когда запели «Плотию
уснув» и слова «Тридневен воскресл еси,
Адама воздвиг от тли», я подумала: Господь и
нас воздвиг от тли посредством вот этого
молодого священника о. Евстафия, что теперь
служит за диакона, и этой худенькой,
небольшого роста женщины -Ушаковой. Это две
силы: один более похож на инока, другая -
олицетворение физической слабости».После
литургии пошли разговляться к сестре
Варваре. Ушакова и Дейбнер оказались на
диване рядом с о. Евстафием. Они стали
совещаться вполголоса и, улыбаясь,
вопросительно поглядывали на о. Евстафия,
который повторял с серьезным видом:- Да... да...
непременно послать...О. Дейбнер взял
карандаш и бумагу и написал текст
телеграммы на имя Государя Императора: «В
Светлый праздник Христова Воскресения
русские старообрядцы, приемлющие общение
со Святейшим Римским Апостольским
Престолом, возносят молитвы о здравии
Вашего Императорского Величества и
Государя Наследника Цесаревича».
Инициатором телеграммы был о. Евстафий; о.
Дейбнер составил лишь текст. Сам собой
явился, конечно, вопрос, ответит ли Государь,
а если ответит, то как. Ушакова посмеивалась
:- А как вместо ответа, возьмет да и
прихлопнет нашу церковь! На это о. Евстафий
отвечал уверенно и серьезно:- Не прихлопнет!
Телеграмму за подписью о. Евстафия и
Ушаковой, как «попечительницы общины» он
сам сейчас же отнес на телеграф. Три недели
длилось после этого томительное ожидание.
Наконец пришел, переданный через
Градоначальника, ответ от Министра Двора,
барона В. Б. Фредерикса, в котором
говорилось, что «Его Величество благодарит
русских старообрядцев, находящихся в
общении со Святейшим Престолом за молитвы»
С тех пор, когда в церковь на Полозовой
заглядывала полиция -справиться о причине
необычного скопления народа, и задавался
вопрос :- Кто разрешил? На каком основании? -
показывали всегда этот ответ Министра
Двора. Полицейский чин читал телеграмму и в
недоумении удалялся. Она была единственной
юридической опорой, на которой держалась
тогда в Петербурге первая русская
католическая церковь восточного обряда.
Столыпин
не разрешал никаких репрессивных мер
против существовавшей фактически общины,
так как старообрядческая церковь, после 1905
г. пользовалась в России правом законного
существования; правительство не
вмешивалось больше во внутренние дела
разных толков и течений, существовавших в
старообрядчестве. Предоставленные теперь
сами себе, они могли жить и развиваться по
собственному усмотрению.Основываясь на
этом, русские католики решили начать
хлопоты об утверждении церкви восточного
обряда. Прошение на имя Столыпина подал
лично о. Евстафий. Столыпин отослал его
прошение в департамент иностранных
исповеданий. Чиновники из этого
департамента заходили не раз наведаться,
что делается в церкви на Полозовой. Так как
никакого ответа на прошение не приходило, о.
Евстафий, спустя некоторое время, пошел в
депертамент справиться о положении дела. По
его словам, «начальник Петров» принял его
благосклонно. Он сказал о. Евстафию, что
прошение действительно у него, но выдать
его он не мог, так как на нем имелась
собственноручная резолюция Столыпина: «Оставить
эту церковь неприкосновенной до прибытия
польского митрополита в Петербург» (в то
время как раз ждали прибытия нового). О.
Евстафию дали такое объяснение: «Так как в
России не было до сих пор католиков
восточного обряда, то не было для них и
закона. Теперь их надо причислить к
существующему общему католическому закону.»
Не исключено, что благодаря шпионской деятельности Суслаева на отца Алексея вновь обрушиваются неприятности.
Нижегородская Духовная Консистория прислала в канцелярию Петербургского Градоначальника отношение от 2 ноября с. г. за № 15327 следующего содержания: «Нижегородская Духовная Консистория имеет честь просить канцелярию С. Петербургского Градоначальника сделать распоряжение об объявлении бывшему священнику Нижегородской Епархии Алексею Зерчанинову, проживающему в Петербурге по Полозовой ул. № 12, что решением Нижегородского Епархиального начальства от 6-31 октября с. г. постановлено: «Лишенного священного сана Алексея Зерчанинова, обнаруживавшего неповиновение епархиальному начальству и самовольно отлучившегося в С. Петербург из села Борисова, назначенного ему местом постоянного жительства, согласно указу Св. Синода от 26 мая с. г. за № 7453, исключить из духовного звания и уведомить, что Зерчанинов в недельный срок должен выразить довольство свое или недовольство означенным решением и, если выразит недовольство, то в месячный срок должен представить апелляционный отзыв, в противном же случае решение это будет приведено в исполнение». Подписано епископом Нижегородским и Арзамасским Назарием.
Епископ Нижегородский и Арзамасский Назарий
О. Алексей усмотрел в этом «духовно-консисторский маневр»: «взять его из Петербурга через возобновление дела о лишении священного сана и исключения из духовного звания, потому что лишенным сана и исключенным из духовного звания закон запрещает жить в столицах семь лет по объявлении кары». Поэтому «на последнюю консисторскую выходку» о. Алексей ответил так: «На Ваше отношение от 2 мая с. г. за № 15327 сим имею честь объяснить следующее:1) При своем формальном переходе в католическую (или по церковно-славянской терминологии - кафолическую) Церковь в 1896 г. я был принят в сане священника, т. е. духовного лица; значит и доселе состою в этой Церкви духовным лицом или священником, которого теперь никто не может лишить сана, кроме католического епископа. А т. к. господствующая в России Церковь признает католических священников духовенством же, то я совершенно не понимаю, что значит увольнение меня из духовного звания консисторией, потерявшей надо мною духовную власть со времени моего перехода в католическую Церковь?2) По подозрению в этом переходе госпоствующая в России церковная власть 3 июля 1898 г. отправила меня в Суздальскую крепость, где я пробыл до 21 февраля 1901 г.; после чего, я, как упорный католик, передан был в ведение гражданской власти, которая вследствие объявления Высочайшего манифеста о веротерпимости, по моей просьбе выдала Мне I февраля 1907 г. бессрочный паспорт для свободного проживания во всех городах Российской Империи. Спрашивается, о каком неповиновении епархиальному начальству и о какой моей самовольной отлучке говорит консистория в предъявленном мне отношении? - Посему:3) ни довольства ни недовольства на предъявленное мне консисторское решение предъявить не могу: я просто не понимаю его».
Стоит
отметить еще одну
характеристику на о. Алексея
данную экзархом Леонидом
Фёдоровым:
«…Трудно
представить себе человека более упорного и
стоически равнодушного к ударам судьбы.
Преследования сделали его железным, даже
извратили отеческое чувство. В короткий
промежуток времени (за прошлый год) умерли у
него два сына (между ними любимый Юлий). Ни
слезинки не пролил старик. Таково же у него
патриотическое чувство, чем он сильно
настраивает против себя русских католиков-патриотов.
Против такого человека, оружие
департамента, очевидно, не имеет никакой
силы. Все придирки чиновников встречает он
с иронической улыбкой, беспощадно
издевается над ними, мастерски парирует все
их удары. Старик решил взять их «измором» и
взял. Чуть ли не восемь месяцев тянулось
дело о его легализации. Чиновники пустили в
ход такой прием, на который легко пошли бы
наши, но старый, травленый волк понял в чем
дело. Его старались убедить, что ему нужно
подать прошение о переходе в католичество
только, якобы, для проформы, чтобы в
департаменте осталась официальная «бумага»
о его переходе в католичество. О. Алексей
понял, что это - не что иное, как крючек для
уловления « рыбы» , сиречь его самого. Как ни
просили, ни ругали его наши за нежелание
подчиниться распоряжениям департамента, но
не могли поколебать его решимости. Было
ясно, как день, что, получив
засвидетельствованное его подписью
прошение о переходе в католичество,
департамент сейчас же подаст на него жалобу
в полицию, как на священника, пятнадцать лет
незаконно проживавшего по православному
виду и постарается выслать из Петербурга с
запрещением въезда в обе столицы. Совести
на это у департаментских чиновников всегда
хватит. Один из них, друг о. Алексея,
рассказал ему, что опасения нашего старика
вполне справедливы и что с ним будет
поступлено именно так, как он сам
предполагал. О. Алексей воспользовался
представившимся ему случаем сотрудничать в
<Петербургских Ведомостях> (кн.
Ухтомский любит нашего старика и охотно
принимает его статьи), чтобы поднять <гвалт>
против синода и департамента, описывая
самыми ужасающими красками современное
положение русского духовенства и способ
действия духовных властей. Чтобы хоть
отчасти заткнуть горло неукротимому старцу,
департамент решил легализовать его.
Помогло, конечно, и своевременное
вмешательство Ушаковой.В самый день
легализации, при полной церкви, о. Алексей
отслужил торжественный молебен с
многолетием за Царя и Папу и сказал
прочувствованное слово, в котором
превозносил <властей> и увещевал всех
христиан принимать от них со смирением и
доброе и злое. Если на проповеди
присутствовал <шпик>, то он должен был
остаться доволен благонадежностью старца.
Однако, радость была преждевременной: и
после легализации запрещение служить
торжественные обедни и говорить проповеди
не было снято. Нам объяснили, что теперь
департамент <наводит справки> об о.
Алексее. Очевидная проволочка: департамент
отлично знает о. Алексея и хочет только
навести туман официальным путем и
протянуть время. Сначала, после трех-четырех
обеден, приходил околодочный надзиратель и
спрашивал о. Алексея: кто я такой и по какому
праву они позволяют мне служить? О. Алексей
ответил, что я - русский католический
священник, а они не могут таковому отказать
служить в церкви обедню. Тем дело и
кончилось. Очевидно, полиции надоело
следить за нами. Зато на нас обратили
внимание попы окрестных приходов. На
проповедях, некоторые священники стали
предупреждать народ, чтобы никто не ходил в
нашу церковь. На некоторых такое внушение
подействовало обратно: стали заходить на
Полозовую ул., чтобы поглядеть на
новоявленных католиков в православных
облачениях. По отношению к о. Алексею поляки
всегда сохраняют полную корректность и
дружелюбие. Епископ Цепляк поручил
нескольким де-воткам наблюдать, чтобы особа
нашего старца была в полном порядке и чтобы
он не походил в своих грязных и заплатанных
одеяниях на ночлежника. С искренним и
теплым чувством относятся к нашей церкви
простые люди из поляков и белоруссов. Они не
только наполняют по воскресеньям нашу
церковь, но и делают еще подарки о. Алексею.
Некоторым наше богослужение очень нравится,
главным образом потому, что оно им отчасти
понятно, тогда как на латинской службе,
говорят они, « стоишь как истукан и ничего
не понимаешь».Кроме того, на Полозовую
улицу являются люди разного сорта. Поляки,
из среднего класса общества, приходят часто
за советами к о. Алексею; некоторые
православные приходят посмотреть,
побеседовать, попросить какую-нибудь
книжечку «из божественных» для прочтения;
более же всего бедных, с которыми о. Алексей
делится последними деньгами и последним
куском хлеба. Ходил некоторое время один
молодой человек, последователь какого-то
сумасшедшего генерала, проповедующего
кончину мира в 1913 году, и старался обратить
нас на путь истины, но через два месяца сам
перешел в католичество. Приходил какой-то
баптист, бывший католический семинарист, и
пытался совратить о. Алексея (видимо этот
баптист ни кто иной
как будущий
священник византийского
обряда Донат
Новицкий-.прим.-Н.Д.); приходил православный
иеромонах жаловаться на своего
архимандрита и просил меня
походатайствовать за него перед
православными архиереями и т. д. Как видите -
публика разношерстая. Навещают о. Алексея и
старики из униатов, почтенные генералы и
статские советники. Все они искренно
сочувствуют делу. Правительство понимает
опасность, грозящую ему от нашего обряда,
понимает, что поминание Папы и
<от Сына> не задержит православных от
посещения нашей церкви. Правительству
нужен какой-нибудь внешний, видимый,
вещественный знак нашей принадлежности к
латинскому обряду, т. е., по понятию
правительства, к < католичеству >. В самом
деле: поставить например латинские скамьи
или ввести орган или комжу, (латинский
стихарь- прим. Н.Д.) и сразу
правительство разрешает нам все.»
Самое большое обвинение выдвигаемое о. Алексию было - непослушание митрополиту Андрею Шептицкому в том, что о. Алексий вводил элементы латинского обряда в богослужение. Однако стоит заметить, что о. Алексий ни чего не делал наперекор владыке, считал его своим отцом (хотя по возрасту был гораздо старше его). Если и совершал какие либо действия вопреки воле митрополита Андрея, то действовал в интересах Церкви в первую очередь. Для него было особенно важным привлечь народ к Церкви, ради чего и приходилось жертвовать строгостью обряда. Вот что по этому поводу писала Любовь Дмитриевна Федорова-мать Экзарха Леонида Фёдорова: «Когда всматриваешься в домостроительство Божие, то при всей вере в Его Премудрость, все-таки поражаешься бесконечным Разумом Божиим. Вот о. Алексей приехал к нам и с первых шагов сошел на ложный путь. Стал подражать полякам, игнорируя восточный обряд. Ксендзы, видя в нем своего приверженца, не могли считать его опасным и даже в некоторых случаях покровительствовали ему; но при всем искажении, наша литургия носила название восточной и потихоньку делалась известной, а это уже успех. Но если бы о. Алексей, как ревностный восточник, с самого начала своей деятельности, повел бы себя круто с ксендзами, не имея в России никакой опоры и покровительства и сам находясь в подозрении, озлобленные ксендзы не простили бы ему этого; началась бы вражда, и о. Алексей должен был бы бросить свою миссию. Таким образом, то, что мы считали худшим, оказалось лучшим…»
Крестный ход во главе с о. Леонидом Федоровым 31 мая 1918 г.(о. Алексей помечен стрелочкой)
С
1912 г. после
закрытия властями церкви на Полозовой
он стал викарием прихода Св. Екатерины
Александрийской.
После
установления экзархата Русской Греко-Католической
Церкви в России отец Алексий стал
секретарем экзарха русских католиков отца
Леонида Федорова. В
1917 он участвует в Соборе
Греко-Католического духовенства.
Отец Алексий
остался до конца
преданным Церкви, не смотря
на все
житейские сложности.
1 мая 1919, он арестован вместе с митрополитом Эдуардом Роппом как заложник, но через месяц освобожден. 12 апреля 1920 арестован и привлечен к следствию по «Польскому делу». Освобожден из тюрьмы 18 апреля.
В
1921 г. о. Алексей праздновал пятидесятилетие
своего священства (ему было тогда 73 года) и
служил литургию на главном престоле церкви
св. Екатерины в присутствии епископа Яна
Цепляка. Проповедь в тот день сказал о.
Леонид Федоров, призывая всех к любви в духе
св. апостола Иоанна.
В феврале 1923 о.
Алексей стал прелатом, а с марта 1923
возглавил северную часть экзархата
Русской Греко-Католической Церкви. В это
время он
продолжает писать статьи в защиту Церкви .
Глубокая
старость не защитила о. Алексея от гонения,
обрушившегося на духовенство. Впервые ему
пришлось отведать советских тюрем, когда
начались аресты священников. Его
продержали в тюрьме около месяца, после
чего отпустили без всяких последствий. По
мнению о. Урбана, тут, кажется, было
недоразумение: о. Алексея " взяли за
поляка ". На недоуменный вопрос, в чем,
собственно, его обвиняют, о. Алексею дали в
ГПУ ясный ответ:
-
Раз вы католик, то значит и контр-революционер!
19
ноября 1923 вновь
арестован в Петрограде по обвинению
в распространении контрреволюционных
статей и писем , но в декабре был освобожден
до суда под подписку о невыезде. 19 мая 1924
приговорен по ст.ст. 61 и 66 УК РСФСР к 10
годам тюремного заключения (ПП КОГПУ). Ввиду
преклонного возраста тюремное заключение
заменено ссылкой на 3 года. С 1924 по 1926
находился в ссылке в Екатеринбурге,
позже переведен
в Тобольск, там он, по своему обыкновению,
принялся за писание писем, направляя их
главным образом в Львов, где проживал его
старый друг о. Трофим Семяцкий. Так же
сохранились и письма, обращенные к "Экцелленции"
- митрополиту Андрею Шептицкому, которого о.
Алексей для «конспирации»
называл иной раз «милый мой доктор», ибо,
жалуется он, «все заграничные письма
перечитывают на таможне» :
"Меня
за сношения (хотя невинные) с заграницей
чуть не отправили было к белым медведям,
тюленям и моржам. Приходится быть крайне
осторожным. Я пока остался на прежнем месте".
По
его подсчетам, от начала ссылки и до конца
1926 г. "не менее десяти (...) заграничных
корреспонденций перехватили и, конечно,
уничтожили".
"При
сем прилагаю почтовую квитанцию и другую,
на которую не получил никакого ответа, и
посему посылаю их Вам для удостоверения".
Протекшие
годы мало в чем изменили престарелого о.
Алексея, и стиль
его остался все тем же. В одном
из писем о.
Трофиму он пишет:
"Любезный
Трофим Иванович, слава Иисусу Христу",
пишет о. Алексей, обращаясь к нему. О.
Экзарха он назывет непринужденно на языке
того времени "товарищ Федоров":
"К
товарищу Федорову (после долгих тщетных
поисков его адреса я находился в
безызвестности об его состоянии) написал я
наконец в посте письмо; но ответа на него не
получил. Странный он человек: никак не могу
привлечь его на свою сторону; хотя, бывало,
делал для него все возможное".
Впоследствии
до о. Алексея дошли сведения, что "Федорова
освободили для проживания в Калуге";
однако, как он узнал, это длилось недолго:
"Федоров,
после освобождения, в Калуге что-то
накуралесил; снова арестовали и сослали на
Соловки. Вообще ему не везет... Вот, что
значит: поспешишь, людей насмешишь.
Покойница Ушакова ябедничала на меня в Риме,
что я ничего не делаю, но оказалось, что мои
планы были вернее. Ведь не даром же сказал
Господь: "Будьте мудры как змеи и чисты
как голуби". Моя каплица на Полозовой
улице, основанная среди окружающих бурь,
стояла крепко, а как Ушакова с Дейбнером
украли ее у меня благодаря оплошности
покойного епископа Цепляка - ее живо
закрыли, да вышло так глупо, что директор
департамента иностранных исповеданий
Менкин в глаза сказал Дейбнеру: "Что вы
наделали, смотрите, старик при каких
обстоятельствах дело устроил и вел хорошо;
даже наши чиновники к нему ходили; а вы шагу
не успели шагнуть и все испортили".-. А
Федоров не образумился этим и тоже пошло. Но
у меня на первом плане - Промысел Божий; если
так случилось, значит так нужно. Да, я теперь
часто вспоминаю поговорку Иоанна Златоуста:
"Слава Богу за все".
"Минувшее
проходит предо мною...", - мог сказать о
себе 78 -летний старец, руки которого
продолжали тем не менее бодро писать.
"
После прошлогодней тюремной отсидки (с 8
апреля по 11 мая), составил я
четвероевангелие, соединивши в одно все
Евангелия и присоединив к нему часть Деяний
Апостолов и краткую историю для укрепления
русских католиков и знакомых православных
в христианстве, и кроме того написал "Размышления
при чтении Библии" и некоторые другие
подобного рода статьи. Таких сочинений
разослано и роздано около двадцати".
В
письмах-беседах с "любезным Трофимом
Ивановичем" есть немало
характерных штрихов о ссыльной жизни о.
Алексея в Тобольске:
"Здесь
мне пришлось жестоко разочароваться в
местных католиках, которые не имеют
никакого понятия о церковных обрядах, кроме
латинского, и никакой проповеди не желают
слышать, кроме польской; и несмотря на мои
старания найти себе квартиру в
католическом доме, не пустили меня ни в один,
и только милосердный Бог, сжалившись надо
мною, указал мне якобы совершенно случайно
квартиру у бывшей царской "камерфрейлин"
Паулины Карловны Можанс - лютеранки,
расположенной, впрочем, к католичеству,
которая оказалась для меня лучше всех
местных католичек, особенно во время моей
прошлогодней засидки в местной тюрьме, где
я просидел весь пасхальный месяц по
прицепке к какому-то польскому делу, о
котором я и доселе не имею никакого понятия
(посажен был в Великий Четверг, а освобожден
11 мая).
На
мое несчастье, после первой здешней обедни,
какая-то польская панна, увидав красные
кантики на моей сутане, провозгласила на
весь польский народ, что я не ксендз, а
подосланный коммунистами "красный"
или "обновленческий" поп, для
совращения поляков в "обновлеческую веру",
и хотели запереть от меня костел; и только,
когда я показал одному из главных синдиков,
несколько понимающему по-латыни, свой
прелатский документ, присланный мне от Св.
Престола, не сделали этого.
Тем
не менее в костел на мое богослужение в
большинстве не ходят (в первый день Пасхи
пришло около 20-25 человек с несколькими
русскими включительно, в Рождество - 3
женщины и т. д.), никаких расходов на
богослужение на себя не принимают (вино я
покупаю на свой счет, а свечи присылают мне
из Петрограда мои бывшие прихожане), костел
не отапливают и посему мне пришлось служить
по зимам (за исключением 3-4 воскресных дней)
в самые жестокие морозы (которые здесь
иногда доходят до 40-45° Р.) в промерзлом
костеле. В Крещение, например, до такой
степени озябли руки, что едва отогрел их в
своей квартире около горячего чая.
Из
всех католических домов только около 5-10 кое-как
примирились с нашим обрядом, так что мне
здесь все-таки удалось трех младенцев
окрестить и четырех умерших отпевать. Я
делаю все возможное для привлечения к
богослужению местных католиков. Например, в
первый день Пасхи пел на трех языках "Господи
помилуй", "Христос Воскресе" и
первый стих Евангелия Иоанна (по-гречески,
по-латыни и по-церковно-славянски), конечно,
наизусть, что, правда, не нравилось
присутствующим, хотя после все-таки не
ходили на богослужение (правда, в первый раз
потому, что из-за пьянства сакристана, он же
сторож и звонарь, служили без звона, как и в
следующее воскресенье). Вот каковы дела".
Стоит
отметить что для нескольких человек,
присутствие о. Алексея в те годы в Тобольске,
где не осталось ни одного католического
священника, оказалось действительно даром
Промысла Божия. Это были прежде всего
сестры Абрикосовской общины, отбывавшие
ссылку в районе Тобольска. Некоторые из них
жили недалеко и им удавалось иногда
выпросить себе разрешение съездить в город
по какой-нибудь уважительной причине -
полечить зубы или, вообще, обратиться к
врачу. Бывая в Тобольске, сестры
исповедовались и приобщались у о. Алексея.
Вероятно, они же получали у него те духовные
произведения которые о. Алексей рассылал
"по разным местам для укрепления в
христианстве".
Активность
78-летнего старца, конечно
же не укрылась от внимания ГПУ, которое
решило удалить его из Тобольска и направить
туда, где природа и климат могли ускорить
смерть и без того ослабевшего старческого
организма. Однако, как он пишет о том
Трофиму Ивановичу, немощи его сами за себя
постояли и защитили от неприятного
вмешательства ГПУ: - "28 мая (1926 г.)
объявлена мне новая ссылка - в город Обдорск,
поближе к Ледовитому океану; плыть
приказано было на другой день, и я, немного
побарахтавшись, принужден был собираться;
но на другой день случилось такое
обстоятельство, что я не мог ехать на север.
После сего я провалялся две недели в
постели. Потребовали явиться к местному
начальнику хоть на постели. Явился, только
не на постели, а на извозчике: четыре рубля
проездил. Дали отсрочку до 4 августа. Но
доктор опять дал свидетельство, что мне
нельзя ехать далее на север. Оставили...".
О.
Алексей до конца своих дней мужественно нес
доставшийся ему в удел нелегкий крест
исповедника.
По отбытии срока высылки его водворили
на жительство в г. Смоленске, где он уже 84-летним
старцем старался возглавлять местный
приход. Затем, в 1929г ему удалось перебраться
в родные края, в Нижний Новгород,
переименованный в «Горький», где и проживал
до самой своей
смерти. 23 сентября 1933 о. Алексей
скончался. Место его захоронения
точно не известно.
5
ноября 1934 г- епископ Неве сообщил, что
встретился за несколько дней перед тем в
сакристии (ризнице) с сыном о. Алексея (один
из его сыновей проживал тогда в Горьком и в
1933 г. подвергся аресту; другой, по сведениям
о. Урбана, священствовал в тогдашней Польше,
на Волыни). От него он узнал, что о. Алексей
Зарчанинов умер год тому назад, то есть в 1933
г. Ему было 86 лет.
Николай Державин.
